Что значит Квир? Квир (queer) значит странный. “Странный” — это вопрос восприятия, а значит, эстетики. Что говорит эстетика? Странное больше относится к категории безобразного, чем прекрасного. Умберто Эко в своем труде “История уродства” анализирует ужасное, жуткое, мерзкое, причудливое, отвратительное, непотребное и шокирующее — от древней Греции и до наших дней, — показывая, как искусство работает с этими категориями, как творцы и художники любят безобразное и находят в этом удовольствие и высший смысл. Но сегодня, в метареальности, всё перемешалось, границы прекрасного и уродливого тоже, уродливое просто может быть модным, а прекрасное — сойти за дурной вкус… Как и понятие “квир”, так и вкус, он навязан нам потоком жизни, — жизни, к которой мы пришли. Жизни, к которой мы пришли после кризиса эпохи Просвещения, провала разума. Сейчас мы, осознавая момент, понимаем, что разум уже не остановить, и мы лишь пожинаем плоды его разрушений, его садисткого интереса. Сам разум подменили техникой и гаджетами, которые решают задачки на лютых скоростях, пока мы откисаем в ванной, переключая песню голосовыми командами. Техника завела свою эстетику: пока мы пили свои пилюли от прогресса, виртуальность захватила реальность. Но ведь текст не об этом.

Великий русский квир — непознанный и непонятный, оно квирится и постоянно меняется внутри себя, быстро забывая о своих прошлых заявлениях и формах. Сам “квир” тем не менее воспринимается как нечто чужеродное русскому контексту, и будучи маркированным как “западная ересь”, он становится одновременно и невероятно модным в виртуальности, и опасным в российской реальности. Западный квир как-то странно приживается в русском дигитальном поле, даёт сбои и мутации, а деятельность квир-активистов и блогеров то и дело становится поводом для скандалов.

Что такое Квир? Квир — это термин для людей с нестандартным гендером и нетрадиционными взглядами на секс и отношения. Это термин для всех тех, кто отклоняется от навязывающей себя эстетики — как материального, так и дигитального. Это разные эстетики и Техники. Квир-кино — это плод скрещивания субъекта и Техники, как будто бы ошибка смотрит на саму себя, субъект ошибки смотрит на себя через технический глаз. Даже у самого понятия Квир есть каноническое значение, имя, которое навязывает себя и удобно. Квир-кино — это обычно фильм про такого субъекта или снятый таким субъектом. Но на самом деле все намного сложнее, и Квир плюс кино становится более неуловимой субстанцией. Говоря Квир, мы привязывает к этому слишком много человеческого, смотрим через призмы социального и политического. Но это понятие шире.

Фестиваль невидимого кино начинался с просмотра в магазине “Порядок слов” фильма Марии Годованной, это был фильм про непопулярный Квир, потому что в первую очередь говорил не про сексуальность, а про проблему мигрантов и про сообщение тел и техники. После фильма случилась дискуссия, была там и Ксения Ильина и Дарина Поликарпова, а потом мы с участницами решили создать фестиваль.

Вернёмся к эстетике странного. Что там? Низкая материя проявляет себя и пугает эстетический канон. Как развивается ужасное в дигитальной виртуальной эстетике? — это интенсивности, это ритмы, отклонения, цвета, скорости. И именно по этим параметрам можно систематизировать Квир-кино

Незавершенность, фрагментарность, несклеенность —-

Великий русский квир — это что-то про бессознательный коммунизм...

Мы назвали его фестивалем невидимого кино, но мы не хотели использовать в названии слово Квир, но именно этот фестиваль помог мне многое понять об ином кино, т.е. о Квир-кино. Всё дело в мышлении: для Квир-кино не нужен Квир-субъект , оно не обязано говорить о сообществах и политике.

Низкая материя проявляет себя и пугает эстетический канон. Как развивается ужасное в дигитальной виртуальной эстетике? — это интенсивности, это ритмы, отклонения, цвета, скорости. И именно по этим параметрам можно систематизировать Квир-кино

Перейдём к фильмам. Проведём типологию. Материальный Квир — в первую очередь про телесность. Тело — это архаичное, еда, секс, все дела, и это более понятный нам Квир, ведь секс всегда политичен, как и тела .

Квир-фестиваль сейчас делать опасно, и что может значить Квир для России? Ведь это для нашей страны ново, иностранно. Россия не так давно стала частью виртуального поля — естественно, речь про развал СССР — и нас всё это резко захлестнуло. Это не значит, что прежде этого не было, но оно имело другие формы. Сейчас европейский и американский Квир имеет большое влияние, и это влияние наводит ужас на власть на общество на русскую идеологию и воспринимается враждебно

Но мы хотим уйти от политики

Мы хотим сделать видимым то, что скрывается в пластах повседневности. Если ты принадлежишь какому-то сообществу, снимаешь коллег по работе или своих животных, фиксируешь происходящее в городе или движения пальцев собственных рук — то теперь у тебя есть возможность показать это всем.

—- те состояния и формы, которые мы ценим в работах. Мы не боимся дерзких экспериментов, хрупких сценариев и изображений плохого качества.

Вы думали, что будете показывать это только знакомым, но мы хотим

Это попытка показать то, что мы не видим, альтернативный взгляд и зрение, и это попытка показать то, что не берут на фестивали, то, что отклоняется от давлеющего эстетического канона. Что это за каноны? Вылизанность. В дигитальном поле всё гладко, и это создает определённое ощущение, номадическое ощущение полета, вполне себе в духе Делёза, интернет-пространство стало нашим гладким полем. Но каков характер этого поля? Поле хаоса: руины культуры, управляемые ветрами денежным потоков, циклонами индустрии и траекториями маркетинговых завихрений. Содержание этого гладкого пространства озабочено не тем, что происходит сейчас, а тем, что будет, или тем, что было. Потому что надо покупатьпродавать. Но нам нужно остановиться и посмотреть. Именно это и делают режиссеры невидимого кино. Дарина Поликарпова из команды фестиваля уже писала об этом, о магических трансформациях видимого и невидимого:

Как мы приоткрывали Мурино, погружались в страхи и сказки обычного российского человека. Иностранцы у нас тоже есть, конечно, но дело в том, что Россия в таком кино сама по себе приоткрывается как нечто ино-странное, нечто квирное, потому что дикое.

Есть ли какой-то невидимый герой? Кажется что есть. Он появился после развала СССР — это целый Архетип, Провинциальный герой — быдлогопник, резкий и дерзкий, но при этом скорее бесполый, это русский Иванушка-дурачок, который только что обнаружил себя в бескрайнем поле, а вокруг — нечисть

Фильму “Старинная волшебная карта сокровищ” я отдала свой приз, он даже не был доснят, он склеен из удачных и не очень кадров. Фильм очень смешной, это и комедия, и хоррор. Потому что в этих жанрах проявляется эстетика инакового, нападки со стороны материи на разум и смысл, и это нас смешит и удивляет.

Русское поле — сразу вспоминаются фильмы Евгения Юфита, который так же близко приближался к архетипу нового русского хомо сапиенс. Призрак мента, Иванушка дурачок, киберболото, странный язык, — я обычный русский чел, а не крутая лягуха — смешение языков и тел. Новые скрещения людей.

Язык всегда в конфликте, он противоречит и ломает, но часто мы смотрим документальное кино, это одна из мощнейших наших программ. Наше документальное кино лишено конкретного героя, скорее пытается запечатлеть этого же абстрактного духа, духа умершего коммунизма, рассеянного повсюду. Его и ищет авторский взгляд, растворенный в техническом, который фиксирует объекты, поверхности и обрывки реальности, саму жизнь — вполне себе в стиле Дзиги Вертова. И мы как кураторы очень ценим, что наши авторы фиксируют этот момент здесь и сейчас на телефон, на старую камеру.

Нельзя не отметить фильмы Насти Лапши, которые фиксируют этот безумный поток, вычленяя нерв абсурда. В документальном кино реальность приоткрывается с удивлением и кринжем, будто бы все мы здесь эмигранты.

Отсутствие индивидуализма присуще постсоветскому, и у нас много фильмов, созданных в соавторстве, или таких, которые фиксируют ассамбляжи, связки и алгоритмы объектов, вещей. Если же эта связь обрывается, то она дает нам странную жизу-шизу одиночества, где субъект опять-таки не одинок, он находит друзей и врагов внутри себя, и именно это выявила специальная карантинная программа последнего фестиваля, показывающая, как человек, общаясь с собой, сообщается через себя с чем-то иным в собственной комнате.

Нашей популярной рубрикой стало ВИДЕОЭССЕ. Именно этот жанр-стиль стал стабильной квирной техникой. В фильмах Марии Годованной, которые стали частыми особенными гостями нашего фестиваля, закадровый голос и текст в ее фильмах всегда вступают в особенные отношения с изображением, они поэтически ломают и соединяют его, идут вразрез и дополняют, смешивают и разделяют. В программе видеоэссе мы как раз демонстрируем такие фильмы, где текст вступает в диалог с обравками реальности, превращая их в шутку или переворачивая смысл. Так мы видим как российские человек-гражданин квириться сам в себе, пытаясь справится с реальностью, нападая на ее, и искупляя ее грехи.

И это ещё один непопулярный Квир: люди с психическими расстройствами, психоактивные мальчики и девочки, которых стигматизируют, но они находят в кино пути самотерапии. Почему же наш невидимый герой такой расщепленный? Да потому, что в виртуальном поле он видит что-то глобальное, идеальное, дорогое, блестящее, современное, свободное и структурированное, работающее по своим либеральным правилам, а в реальности он видит ретроградную материи русской действительности. Это и есть великий русский Квир, застрявший между мирами. Девиз крипторейва: “Природа любит скрываться”, — так и русский квир привык скрываться, ему не надо заявлять о себе, потому что у нас в культуре в принципе отсутствует привычка иметь какие-то права и быть субъектом. Нет потребности выражать свою инаковость, но просто быть ей

Но давайте посмотрим на это позитивно

Невидимое кино, почему невидимое?

Вот наш манифест:

Фестиваль невидимого кино — это попытка вернуть кино самой жизни.

Из двух типов опыта мы выбираем не тот, что исчисляется наградами, успешным сотрудничеством и количеством снятых фильмов, а тот, который вы переживали в процессе съемки.

посмотреть это вместе. Загляните в папку «РАЗОБРАТЬ» на жёстком диске и откройте нам содержимое.

“Хоть иногда мы и говорим, что невидимое кино делаем видимым, полнота этого превращения грозила бы фестивалю концептуальным фиаско. Невидимость — это качество, не уничтожаемое ни словом, ни взглядом, позволяющее фильму всегда оставаться несколько чуждым, непроницаемым; хранить потенции невидимости, не расшифровывая себя ни режиссеру, все ещё не понимающему, что именно он делает с камерой, ни зрителю, которому в этот раз никто не попытался объяснить, почему это стоило посмотреть.”

Кем: мама с дочкой, соседи, друзья, любовники, лучшие подружки - субъекты сливаются в одно варево. МЫ будто бы наследуем этот призрачный идеал прошлого — все люди братья и сестры, но он разбит и расщеплён, как и наши режиссёры, обращающиеся с ностальгическими нотками. Например, на третьем фестивале у нас случайно собрались сразу несколько фильмов, говорящих о космосе, где еще мелькает надежда на космический коммунизм. Россия сопротивляется будущему, оно обращается к предкам, Ленин ещё лежит в центре Москвы, Сталин ещё висит в кабинетах. Ретроградность России в современности дает благодатную почву для очередного Квир разрыва. Отсутствие индивидуализма присуще постсоветскому, и у нас много фильмов, созданных в соавторстве, или таких, которые фиксируют ассамбляжи, связки и алгоритмы объектов, вещей. Если же эта связь обрывается, то она дает нам странную жизу-шизу одиночества, где субъект опять-таки не одинок, он находит друзей и врагов внутри себя, и именно это выявила специальная карантинная программа последнего фестиваля, показывающая, как человек, общаясь с собой, сообщается через себя с чем-то иным в собственной комнате.

Как это делается: ошибка смотрит на саму себя

Типологизации квир-кино: